Цветная бумага

 

Я и забыла, как пахнет у нас на даче. Переступаешь порог, и тебя встречает какой-то допотопный, совсем не городской запах: не то отсыревшей трухи, не то лежалой одежды. И погребом отдаёт. Будто в запертом доме сохранилось чуть-чуть зимы. Потому-то в первый дачный день полагается непременно протопить печку, даже если снаружи – плюс двадцать пять.

Мама как раз завернула в комнату с целой охапищей дров. Придерживая подбородком верхнее полено, она плывущим шагом приблизилась к печке и обрушила охапку на железный лист, прибитый к полу под печной дверцей. Поверх дров бросила газету для розжига:

– Ты давай печку топи, а я – в магазин.

...Но печка за зиму тоже забыла, как топиться. Дым повалил в комнату, а дрова так и не взялись, только газета прогорела. Распахнув окно, я пошарила в простенке за печкой. Туда закидывают всё ненужное бумажное. Вытащила ещё одну газету... а хватит ли одной? Лучше сразу две. Нет, даже три! Распотрошила их на необъятные, как паруса, страницы. С хрустким шелестом скрутила в жгуты, по очереди запихнула между поленьями, чиркнула спичкой...

Опять та же история! С единственной разницей – дыма в комнату навалило в три раза больше.

Я помахала руками – вверх-вниз, крест-накрест, – разгоняя дымные волны. Посолидней бы разжигу. О, тут что-то картонное! Вытянула из простенка расплющенную коробку, разодрала её – хрусь, хрясь! – на части. Так, дрова нужно обложить на совесть, и снизу, и с боков, да и сверху не помешает. Каждую-каждую картонку поджечь, чтобы все разом заполыхали. Теперь-то должно получиться!

Из невидимой щели над дверцей заструились дымные ручейки. И делались всё гуще. И летели вверх всё стремительней, точно перевёрнутый водопад. Миг – и целый залп белого дыма вырвался на свободу, а я рванулась вон из комнаты.

Стоя на крыльце, я нещадно тёрла глаза кулаками: щипало до слёз. Может, кто-нибудь свил в трубе гнездо, или дымоход зарос сажей! Я дотёрла глаза до того, что веки склеились и, наверное, ужасно покраснели. Отняв руки от лица, увидела, что уйти в магазин мама не успела: возле калитки её поймала соседка тётя Тамара. И теперь они разговаривали. Вернее, мама стояла и слушала, как тётя Тамара тараторит, а сама украдкой озиралась – как бы улизнуть.

Она заметила меня, я жестами сказала: мол, подойди, надо кое о чём сообщить! Срочном и важном! Она, тоже жестом, ответила: сейчас, подожди.

Когда я вернулась в комнату, дым почти выветрился, только над кроватью висел синеватым коромыслом. По инерции я запустила руку за печку, вытащила какую-то папку. Старый-престарый набор цветной бумаги. Присев на корточки, я открыла печную дверцу – внутри зияла чернота, лишь одно полено затлело с краю – машинально смяла один за другим разноцветные листы и запихнула их в промежутки между дровами. Потянулась было за спичками, но махнула рукой. Не раскочегарить мне эту печку никогда! Я с досадой захлопнула дверцу.

В руках осталась папка с незаконченной аппликацией. Синий, как небо, лист, а на нём оранжевый круг. Солнце, наверное. И почему я так увлекалась этими аппликациями? Без конца просила у мамы: «Дай двадцать рублей!», чтобы купить очередной набор цветной бумаги, – и в Москве, и здесь, в магазинчике за железнодорожными путями. Часами вырезала и клеила, притворяясь, что делаю уроки. А однажды забыла на кресле открытый тюбик жидкого ПВА, и папа на него сел. А в другой раз мама нечаянно смахнула с письменного стола в мусор, вместе с обрезками, домашку по инглишу, которую нам выдали на листочке. Заглядевшись на оранжевое солнце, я вспоминала и вспоминала, и в комнате как будто посветлело и потеплело.

– Саш, ну что? Саша, ау! Ты что-то хотела сказать?

– Ммм, хотела сказать, – я взялась за железный кругляшок на печной дверце... и отдёрнула руку. Горячо! В щёлке между кирпичной кладкой и дверцей виднелся огонь, весёлый и яркий. Поленья жизнерадостно потрескивали. – Хотела сказать, – я вскочила на ноги, – давай я сама в магазин съезжу!

– Ну, если так хочешь, – мама немножко удивилась, – ладно. Список вот. И деньги.

– Ага. Рублей двадцать сдачи останется?

 

 

Коробка

 

У нас дома царит дурацкий обычай: хранить всякое старьё. Вещи, в которых ни пользы, ни красоты. Ну кому, скажите, нужен цигейковый полушубок, в котором мама, ещё студенткой, ходила в институт? Она больше никогда его не наденет, такие давным-давно не носят. И ножной швейной машинкой «Зингер» она не пользуется, ведь есть электрическая, японская. И какой сумасшедший, скажите, поедет отдыхать с облупленным дедушкиным чемоданом, что год за годом пылится на шкафу?

Нет, я заведу другой обычай. Уж своим-то вещам я хозяйка, и ничего бесполезного в своей комнате не потерплю. А сегодня, кстати, и вывоз мусора.

И я вытянула из-под стола коробку с остатками старых игрушек. Сто лет в них уже не играю. На кой хранить этот хлам?

...Мусоровоз гудел где-то, как исполинский жук; наверное, полз по вторым дачам. Скоро, значит, повернёт к нам. Я уселась на ступеньку, поворошила рукой в коробке. Сколько тут мелких деталек! Это от «Сумасшедшего зоопарка» из «киндер-сюрпризов». Помнится, я мечтала собрать весь зоопарк: волка, сову, яка, белого медведя, кита-косатку с куском лодки в пасти. До чего ж обидно было, когда три раза подряд попался пингвин. Зато как я торжествовала, один-единственный раз обнаружив в яйце охотника-эскимоса! А летом привезла зоопарк на дачу, и мы с Дашей собирали из деталек невиданных зверей. Один из них так и остался в собранном виде: голова яка, туловище медведя, передние ноги от оленя, а на месте задних – волчий хвост и китовый плавник. Вот синий кубик, на нём неровными печатными буквами нацарапано «КУБИК», «у» повёрнуто не в ту сторону. Это я нацарапала незадолго до того, как пошла в первый класс. Тренировалась писать слова. Вот жёлтый резиновый медвежонок с половинчатым ухом. Мама отказалась купить мне жвачку, и я, чтобы отомстить, откусила от уха кусочек. Жевала его, жевала, и нижний зуб вдруг зашатался. Глядя на щербатое резиновое ушко, я будто бы снова толкала языком тот самый зуб, и он вихлял взад-вперёд невесомым подсолнечным семечком. А вот кукла с привиденческими глазами. Я обвела их чёрным фломастером, но краска полиняла и стала бледно-фиолетовой. Это была моя первая кукла. Есть фото: я, пятимесячная, держу её перед собой и внимательно гляжу в её глаза, ещё не накрашенные. И мама рассказывала, что одно из восьми слов, которые я говорила в год, было слово «ляля»; так я называла её, вот эту самую куклу...

Оглушительное гуденье заставило меня поднять голову – мусоровоз поравнялся с нашим забором. Оранжевая махина медленно проехала мимо, я посмотрела вслед. Поднялась на ноги, обхватила коробку и унесла её обратно в дом.

 

 

 

Плохое настроение

 

Мама с папой собрались ехать в магазин за покупками. Зазывали и меня, но я отказалась. Нет настроения.

Тогда папа сказал:

– Остаёшься – сгреби траву за домом.

Я угрюмо промолчала. Как он не понимает: коли нет настроения ехать за покупками, сгребать траву тем более неохота.

А мама:

– Ещё посуду помой.

Тут я не сдержалась:

– Между прочим, я сегодня ничего не ела ни в какой посуде! Только чай пила с бутербродом.

– Но траву собрать надо, – заладил папа. – И отвезти её на компост.

Это уже слишком! Поручениями достают!..

Я бросилась на свою кровать и выкрикнула:

– Вообще ничего не буду делать!

– С какой это стати «ничего не буду делать»? – угрожающе осведомился папа.

– Она не в настроении, – язвительно изрекла мама.

– Да у неё плохое настроение от безделья! – разошёлся папа. – Валяется целыми днями!

– А занялась бы делом, – подхватила мама, – и настроение бы исправилось. Неужели трудно помыть посуду? И на кухне чуть-чуть убраться. Про мусорное ведро я уж и не говорю, хотя вынести его – это...

Я вскочила с кровати и пулей вылетела из комнаты. И убежала через заднюю калитку на поле.

Неужели трудно понять – когда у человека плохое настроение, ему ни до чего! Если б у них самих было такое настроение, небось, и не подумали бы носиться с мусорными вёдрами!

...Шум машины давно стих, а я всё стояла за калиткой. Налетел ветер, лиловые облака тревожно побежали над полем. Мне сделалось зябко; я вернулась на участок и направилась к дому. Покосилась на подсохшую траву, шапками накиданную вдоль забора. Делать мне нечего, как только эту траву несчастную сгребать!

Хотя, вообще-то, делать и впрямь нечего.

Грабли с вилами стояли тут же, прислонённые к старой антоновке. Я сграбила траву в кучу и поплелась за тачкой. Хмуро ворочая вилами, нагрузила тачку с верхом. Отвезла её в конец участка, вывалила траву в огроменный ящик для компоста. И пошла на кухню сполоснуть руки.

А в раковине – посуды! Палец под кран не подсунешь. Что ли, помыть? Мешает ведь...

«Заполонили раковину», – злилась я и так рьяно тёрла губкой сковороду, что ошмётки пены отскакивали в окно. Я свирепо поглядела на оконные стёкла, взялась за тряпку. Стёрла брызги, а заодно мушиные следы и мелкие жирные пятнышки. «Запустили окна!» Выметая крошки из-под стола, ядовито приговаривала: «Развели грязь!» И с таким остервенением драила стол, что нечаянно оттёрла застарелое пятно от зелёнки, с которым в своё время не справился чистящий порошок.

Распахнула шкафчик под раковиной – мусорное ведро полным-полнёшенько. «Накопили помойку!» С тяжёлым ведром потащилась я в конец участка, к компостному ящику. Яичные скорлупки, овощные очистки вперемешку с влажной золой шмякнулись на травяную гору...

...и тут в кармане задребезжало: «Та-та-та, ТА – ТА, та-та-та!» Я выхватила из джинсов телефон, пробежала глазами сообщение и, размахивая пустым ведром, вприпрыжку помчалась к дому. Влетела в дверь и чуть не сшибла с ног кого-то, с разгону и не разобрала, кого именно, маму или папу: они только-только вернулись и удивлённо оглядывали кухню. Сунув ведро под раковину, я метнулась обратно к двери.

Мама вслед успела спросить:

– Ну, как, исправилось настроение?

– Ага! – крикнула я, убегая. – Даша приехала!

 

 

 

Мы делаем перестановку

 

Утром, лишь только открыв глаза, я сразу поняла, что сегодня просто вынуждена буду взяться за какое-нибудь большое дело. Потому что меня порой охватывает неодолимое вдохновение, будто я всесильный исполин! Которому по плечу свернуть горы и вообще изменить мир.

Но мир за окном был сер и неприветлив, над ним расползлись безнадёжные тучи, похожие на размокшую вату, сонно постукивал дождь; и было совершенно ясно, что мне со своим вдохновением придётся торчать в четырёх стенах. Я критически оглядела эти самые стены. Как давно в моей комнате не делалась перестановка! Целых два года! К тому же, она ничем не кончилась. Только я начала двигать мебель, мама замахала руками: мол, всё расставлено единственно возможным способом. А папа задвинул мебель обратно.

Но сегодня мне никто не помешает. Папа уехал; зато приехала автолавка, и мама сразу после завтрака ушла за продуктами.

Почему бы, например, кровать не переставить на место письменного стола? Пусть стоит у окна. А сам стол под книжными полками. Я ухватила его за углы и, пятясь, потащила за собой. Тяжёлый, зараза! И громыхает, как грузовик. Но я героически дотащила его до середины комнаты. Не отдышавшись, взялась за кровать. Которая оказалась тяжелей, чем стол, и гремела, точно товарняк, гружёный камнями. Я тянула её за спинку, кровать поворачивалась, как часовая стрелка. Проехала четверть круга и упёрлась в угол стола. А сам стол застыл, как примагниченный! Обойдя его кругом, я увидела, что загвоздка в печной дверце. То есть, в её ручке, которая крепко держала стол за ножку. Чтобы освободить стол от её железной хватки, я спиной упёрлась в столешницу, руками и головой – в печку.

– Саш, ты что, ПЕЧКУ ДВИГАЕШЬ?

Даша стояла в дверном проёме и глядела на меня, как на чудо-юдо.

– Просто перестановку делаю. Поможешь, а?

Общими силами мы отмагнитили стол от печки и завезли его в нужный угол. И дотолкали кровать до окна. Места хватило тютелька в тютельку: одной спинкой кровать уткнулась в стол, другой – в комод за печкой. Так что дверцы нипочём не откроешь. А в комоде, между прочим, лежит вся моя одежда.

– Давай его перенесём вон туда! – Даша показала на стену, противоположную окну. Почти всю её занимает стоячий стеллаж. Узкие полочки уставлены разношёрстной мелочёвкой, на самом верху лежит моё вязанье: мотки ниток и одна спица, потому что вторая потерялась во время прошлой перестановки. А между стеллажом и дверным проёмом пустое место.

Чтобы расчистить путь для комода, пришлось снова здорово громыхать кроватью. А заодно и письменным столом, потому что кровать зацепилась за печную ручку и застряла.

Мы чуть не умерли, пока выдвигали комод из-за печки. По сравнению с ним стол и кровать – пушинки. Сперва мы сердились и чертыхались: крутимся вокруг него как два волчка, а толку чуть. Потом на нас напал нервный смех, и мы налетали на него с кличем «Урра!», хотя какое уж там «ура», коли он сдвигался по сантиметру. От этой физкультуры и ещё от смеха мы совсем ослабели, и он вообще перестал сдвигаться.

Зато на полу, где только что стоял комод, посерёдке пыльного прямоугольника, я увидела спицу! Ту самую, исчезнувшую два года назад! Вот удача! Я бережно положила неожиданную находку на кровать.

Худо-бедно мы дотолкали комод до нового места. Он вписался точнёхонько между стеллажом и дверным косяком.

– Как родной, – сказала Даша. – Красота!

Да, красота. Вот только в комнату теперь не войти. И не выйти. Потому что комод выступает за дверной косяк. А дверь открывается вовнутрь.

– Мы дураки, – убеждённо сказала Даша. – Нужно было стеллаж сдвинуть вплотную к дверному косяку, а комод – туда, – она показала в угол напротив двери.

От разъездов по комнате ножки комода, видно, отполировались. Со звуком, напоминающим завывания дикого зверя, он бодро докатился до следующего места назначения. Запыхавшиеся, растрёпанные, мы налегли на стеллаж. Мелочёвка с верхних полочек так и посыпалась на наши головы. Стеллаж тоже ревел и грохотал, пока ехал к двери. Наверное, дачники из соседних домов думали, что мы привели в дом бегемота.

Вдоль стены справа налево выстроились: комод, журнальный столик и письменный стол.

– Два стола рядом... Не-а, не катит, – сказала Даша.

Не катит, факт.

– А давай, между столами будет стоять кровать, – предложила Даша.

И снова комната наполнилась громовыми раскатами. Пол под ногами трясся и вибрировал, с печки сыпалась побелка, когда письменный стол в третий раз выдвинулся на середину комнаты, а кровать (в который раз, уже не помню) стала поворачиваться к стене. Разумеется, зацепившись по пути за печную ручку.

Наконец, кровать заняла своё прежнее место, а журнальный столик втиснулся между ней и комодом. И выяснилось, что у комода снова-здорóво не открываются дверцы.

– Нужно переставить кровать за печку! – сообразила я, вытирая лоб, – пот заливал глаза.

Изнемогающие, но решительные, мы заново набросились на кровать. Казалось, трясся уже весь дом. Печная дверца сама собой раскрылась, на пол высыпалась зола.

– Ой, снова два стола рядом! – простонала я.

– Так давай поменяем местами комод и журнальный столик, – Даша обмахивалась журналом, привалившись к комоду.

Но журнальный столик в углу за стеллажом не поместился.

Я сползла на пол рядом с комодом. Даша рухнула на кровать. Полежав без движения минуты две, она проговорила механическим голосом:

– Задвинем его за печку, как было. И стеллаж обратно переставим. Письменный стол под окно, кровать к стенке.

– Логично, – подтвердила я так же монотонно.

Из последних сил мы поволокли по комнате комод. Совершив кругосветное путешествие, он вернулся на родину. Как, впрочем, и вся остальная мебель.

– Ф-фууух, – выдохнула Даша. – Всё. Пора обедать.

Она повернулась и вышла из комнаты, споткнувшись о порожек. Спина у неё была испачкана печной побелкой. Если бы не эта побелка, да ещё зола на полу, можно было бы подумать, что и не было никакой перестановки.

Зато теперь я могу вязать! Взяв с кровати обретённую спицу, я шагнула к стеллажу. И стала хлопать рукой по верхней полке. Спица не нащупывалась. Я подставила табуретку и заглянула на полку.

Первой спицы там не было. Только мотки шерсти.

Я искала спицу по всей комнате: заглядывала под кровать и под стол, шарила веником за комодом и за стеллажом. Как в воду канула!

Может, отыщется во время следующей перестановки?

 

 

 

Мы фанатеем

 

Целых два дня я не знала, куда себя деть. Потому что Даша укатила под Химки, в гости к своей подружке Кате.

Но вчера вечером Даша вернулась и прислала мне эсэмэску: «Я на месте!»

На всех парах подлетела я к Дашиному участку, легкомысленно стукнула калиткой и увидела, что Даша сидит на крылечке с сосредоточенным лицом. Я невольно притормозила. Человек делом занят, думает. А тут я, как стрекоза, влетаю.

– Привет, – всё-таки сказала я, раз уж пришла. Даша, не теряя сосредоточенности, кивнула. – Ты чего?

Даша молча подала мне коробку от диска. На обложке были три парня и девчонка. Видать, рок-группа какая-то. Ну и что?

А Даша потянулась к уху и извлекла из-под волос наушник. Тут только я поняла, что она слушала плеер.

– «Токио Хотэл», – пояснила она. – Катя одолжила. Она фанатеет от «Токио Хотэл». Классная группа!

– Ааа, – протянула я. И показала на девчонку: – Это солистка?

– Какая солистка, ты что! Это солист, Билл.

– А что ж он такой накрашенный?

– Для прикола.

– Ммм, – сказала я с пониманием. Посмотрела на слово «Токио» в названии: – Они из Японии? А почему их зовут английскими именами?

– Да они немцы! Вот это Том, брат-близнец Билла.

– Как брат-близнец?! Они ж совсем не похожи!

– Потому что у Билла волосы перекрашены с восьми лет, а у Тома дреды и кепка, то есть, дреды он связывает в хвост, сверху дред повязывает бандану, а на бандану надевает кепку.

– Ааа, – снова протянула я, хотя толком не усвоила, что куда повязывает Том. – А эти близнецы кто? – я показала на двух других парней, похожих как две капли воды.

– Какие они тебе близнецы! Это барабанщик Георг и гитарист Густав. Или наоборот, барабанщик Густав, а гитарист Георг, я пока точно не запомнила. Катя говорит, что на их концертах фэны от восторга рвут на себе волосы и кидаются батарейками. Хочешь послушать? – Даша протянула мне наушник.

Я взяла его с опаской. Но ничего страшного не услышала. Обычная такая музычка.

– Будешь со мной фанатеть? – предложила Даша. – За компанию?

Я тут же представила, как мы с Дашей кидаемся батарейками.

– А как мы будем фанатеть? – спросила я осторожно.

– Во-первых, слушать по несколько часов в день. Во-вторых, рисовать их портреты. И читать про них! – Даша потащила меня на веранду. – Подожди здесь! – она юркнула в свою комнату. Вскоре в дверях показались её ноги и высоченная кипа глянцевых журналов, которую она с трудом удерживала перед собой. Одной ногой Даша вслепую нащупала порожек, кипа накренилась, как Пизанская башня, я зажмурилась... Но Даша благополучно водрузила журналы на стол:

– Тебе половину – и мне половину!

Плеер мы тоже поделили пополам: один наушник Даше, другой мне.

До самого обеда мы слушали «Токио Хотэл» и шелестели журналами. Нашли кучу статей и интервью. И прочитали их все до одного. Только я ничего не запомнила, кроме истории, как Билл с Томом подрались в гостинице стульями.

На другой день мы снова слушали плеер. И вырезали из журналов фото. Даше попалась фотография во всю страницу: у Билла волосы дыбом, а Георг и Густав ни капельки друг на друга не похожи. А я по ошибке вместо фоток Билла вырезала портреты Синди Кроуфорд и Пенелопы Крус.

И на третий день мы слушали плеер. Даша взялась перерисовывать всю группу с фото, где у Билла волосы дыбом, я – Билла с причёской, как воронье гнездо. Я очень старалась, даже рука заболела. Но всё-таки Билл у меня получился похожим на японца.

– Мы с тобой прям настоящие фанаты, – Даша нажала на плеере «стоп» и трясла уставшей правой рукой.

– Ага, – кивнула я. Голова гудела, в глазах плавали круги.

– Завтра опять приходи, будем слушать.

– А мой двоюродный брат Митька до сих пор слушает песенки из «Бременских музыкантов», представляешь?

– У меня тоже был этот диск в детстве, – сказала Даша. – Валяется где-то.

– У него ещё вредная привычка, – продолжала я, – слушает и подпевает!

– Ну, он у тебя мелюзга. Что с него взять!

...Когда наутро я шла к Даше, почему-то само собой мурлыкалось: «Ничего на свете лучше не-ету, чем бродить друзьям по белу све-ету». Открывая калитку, я спохватилась и замолчала. Даша сидела на крылечке, точь-в-точь как в первый день. Теперь-то я сразу поняла, что она слушает плеер: она чуть покачивалась в такт музыке. Меня она не видела, потому что сидела боком. И, подойдя ближе, я услышала, как она тихонько подпевает плееру: «Нам дворцов заманчивые своды не заменят никогда свобо-о-ды!»

 

 

 

Мы худеем

 

Если бы вы жили на первой улице «Полёта», вы тоже были бы в курсе, что ели на завтрак русский президент и американский президент, когда встречались в Кремле, с каким счётом закончился матч «Арсенал» – «Барселона» и какая погода ожидается в европейских столицах. Спасибо соседям за зелёным забором: каждое утро они включают свой старый радиоприёмник. Звук у него не поддаётся регулировке: либо есть, либо нет. И когда он есть, то запросто перекрывает гул самолётов, пересекающих небо над «Полётом», а до пассажиров наверняка доносятся отголоски прогноза погоды в Париже. Куда, возможно, и летит их самолёт.

После завтрака я подметала на веранде и волей-неволей слушала репортаж про лесные пожары. За голосом репортёра слышался рокот вертолёта и треск горящих сучьев. Но вот тихонько треснул сучок совсем рядом. Я обернулась и увидела Дашу. Рот полуоткрыт, в глазах отчаяние. Она застыла на ступеньке, точно памятник мировой скорби. Как близко к сердцу она приняла известие про лесные пожары!

– Ужас, – сказала я, чтобы не выглядеть бесчувственной.

– Кошмар, – откликнулась Даша похоронным голосом. – Я так КОШМАРНО РАСТОЛСТЕЛА!

Я внимательно посмотрела на её лицо. На руки. На футболку, ту же, что была на ней вчера. На узкую юбку, которую она надевает через день. Даже на босоножки, которые она носит с прошлого года. Очень придирчиво всё это осмотрев, я решилась уточнить:

– Ты уверена?

– Ещё бы! Помнишь мои джинсовые шорты? Я их сейчас примерила, и...

– И что?

– Молния не сошлась!

Хм, надо проверить, сойдётся ли молния на джинсах, которые я надевала в последний раз зимой.

– Подожди, я сейчас, – я зашмыгнула в свою комнату, прикрыла дверь, отыскала в комоде джинсы. Они натянулись чуть выше колен, и шабаш.

Когда я снова вышла на веранду, Даша сделала испуганное движение. Наверное, ей показалось, что я сейчас рухну замертво.

– Саш, ты чего?

– Я растолстела ещё кошмарней, чем ты!

– Нам надо бросить есть, – проговорила Даша обречённо. – Я откажусь обедать. И ты откажись!

– Так ведь уговаривать станут.

– А надо сказать: «Я не буду есть», – наставляла меня Даша, – с такой твёрдостью, чтобы чувствовалось: уговаривать бесполезно!

Я сильно сомневалась, что мне удастся проявить твёрдость, особенно если на обед – моя любимая курица с картошкой. Хотя сегодня мне повезло: мама готовит на обед уху и пирожки с рыбой. А рыбу я ненавижу.

– Худеть – утомительное занятие, – продолжала Даша, – я про это где-то читала. Мы просто ляжем спать пораньше, если очень уж оголодаем к вечеру.

Но голод дал знать о себе даже раньше, чем пришло время обеда.

– Надо отвлечься, – решила Даша и включила телевизор:

«В процессе работы над фильмом "Шоколад", во время съемок драки на мясном заводе...»

Даша поскорей переключила на другой канал:

«В эфире передача "Кулинарные штучки"»!

Нажала следующую кнопку:

«Проголодался? Сникерс!!»

Даша выключила телевизор:

– Лучше радио послушаем, – она поймала музыкальную волну:

«Нас привлекает этот суперовощ манго!»

Даша нервно повернула колёсико и попала на «Детское радио»:

«Манная каша, ситро и ириски, компот, молоко, леденцы и сосиски!»

– Тьфу ты, лучше «Культуру» послушаем, – она настроила радио на нужную программу. Проникновенный голос запел:

«Душа как птица ищет хлеба...»

Даша с треском выключила радио. Тут же раздался бабушкин голос:

– Даша, обед на столе!

– Нет аппетита, – откликнулась Даша, с тоской в глазах. И обернулась ко мне: – Давай лучше прогуляемся.

– Правильно, идите, – напутствовала нас бабушка. – Аппетит нагуляете!

Мы трижды обошли все дачные улицы и в самом деле нагуляли аппетит. Зверский! Особенно он почувствовался, когда мы наткнулись на автолавку. Она только что приехала и остановилась перед сторожкой, окутанная бензиновыми парами.

Мы мрачно стояли и смотрели, как люди покупают еду.

– Я бы сейчас съела даже пирожок с рыбой, – сказала я.

– А я пирожок с бензином, – отозвалась Даша. Наверное, этот рецепт пришёл ей в голову из-за царившего на лужайке густого бензинного запаха.

– А я суп с котом, – сказала я, проводив глазами кота, шмыгнувшего под машину.

– А я бы даже собаку съела, – вздохнула Даша вслед псу, гнавшемуся за котом.

И вдруг её лицо просветлело:

– А знаешь, я где-то читала, что слишком рьяно худеть вредно. Можно обессилеть, станет кружиться голова.

– А я читала, что может начаться дистрофия, – оживилась и я.

– Поэтому, – подхватила Даша, – мы просто обязаны съесть что-нибудь маленькое! Например, сухарики. У меня с собой и деньги есть.

– Только ничего, кроме сухариков, не покупай!

– Не бойся, у меня так мало денег, что больше я ничего не смогу купить, даже если бы захотела! – она вытащила из кармана и показала мне мелочь.

– А я пока принесу из дому что-нибудь попить.

– Ага, неси к моему забору! – и Даша побежала занимать очередь.

В холодильнике не нашлось ни сока, ни газировки, зато я обнаружила две банки персиков в сиропе. Сойдут за питьё. Заодно принесла открывалку и две вилки. А Даша – два огромных пакета с чипсами.

– Что это?

– Понимаешь, сухариков не было.

– Взяла бы хоть маленькие!

– Были только большие.

– Ты ж говорила, у тебя денег мало!

– В другом кармане нашлись, – вздохнула Даша. – Много.

– А это что? Колбаса?

– Это моя любимая! Сейчас есть не буду, в холодильнике полежит. Когда похудеем, дам тебе попробовать, ты оценишь, какой у неё прикольный вкус!

– А сырки-то зачем?

– Смотри, на них написано: «Зачем полнеть? Можно кушать и худеть!» Мы будем питаться ими завтра!

Даша, хоть и учила меня, как нужно отказываться от обеда, сама боялась заходить в дом, чтобы положить в холодильник колбасу и сырки, и оставила их на траве, в тенёчке. Неподалёку крутился Стёпа, долговязый пёс трусливой, но хитрой породы. Кто с собаками смелый, как я, например, – перед теми он подхалимски прижимает уши; а перед Дашей, которая побаивается крупных псов, сам изображает смельчака: хвост трубой, и полаивает басовито, внушительно. К хвосту прицепился обрывок белой ленты – такими твёрдыми лентами перетягивают коробки с конфетами, – но Стёпа ничуть не смущался, что на хвосте у него болтается какая-то чепуха, и гавкал с таким видом, будто бы это просто разминка, а намерения у него самые грозные.

Я резко махнула пакетом, держа его за ручки; надувшись воздухом, пакет бахнул, как новогодняя хлопушка. Стёпа поджал хвост и зарылся в заросли у соседского забора.

Мы разложили припасы на клеёнке (Даша стянула её со столика во дворе) и первым делом съели чипсы. После чипсов захотелось персиков. Я моментально уплела свои и принялась разглядывать сырок. «Низкокалорийный», было написано на упаковке. А интересно подсчитать, сколько мы съели калорий. Я полезла в карман за телефоном и принялась складывать на калькуляторе циферки с упаковок и банок. Даша наклонилась к телефону, мы слегка стукнулись лбами. Я нажала «равно».

На экранчике выскочила страшная цифра «3502».

У меня начала медленно кружиться голова. А Даша смотрела на телефон, как на гранату, которая вот-вот рванёт. Персик сорвался у неё с вилки и, неуклюже крутясь, проехался по клеёнке, точно горе-фигурист по льду. Она схватила пакет из-под чипсов и вчиталась в циферки.

– Тут джоули! Ты не помнишь из физики, что больше, джоули или калории?

Я, хоть убей, не помнила. Даша отчаянно уставилась на пустую банку из-под персиков.

– Ура! Ура! Джоули меньше! Вот, смотри! Двести двадцать шесть килоджоулей дробь пятьдесят четыре килокалории. Уф... Сейчас пересчитаю.

Мы опять склонились над телефоном и опять стукнулись лбами.

– Уй-йя, больно. У меня и так сейчас крыша поедет, а ты ещё меня лбом!

– А мне не больно?! У меня нервы вот-вот сдадут! – Даша нажала «равно».

На калькуляторе высветилось скромное число «700».

– Как мало, – растерялась Даша. – Тогда мы и сырки можем съесть. Даже обязаны! Чтобы у нас не началась дистрофия.

Мы стали жевать сырки. Но мне было неспокойно. Потому что я чувствовала себя совсем сытой. И снова стала разглядывать упаковки.

– А знаешь что, ты перевела калории в калории!

Даша посмотрела так, будто крыша у меня уже едет и вот-вот рухнет. Даже отклонилась в сторону:

– Саш, ты чего?

– Джоули только здесь! А тут калории! – я протянула упаковки Даше. – Дошло?

Судя по лицу, до Даши дошло. Остановившимся взглядом смотрела она на пакет из-под чипсов.

– А ещё, калорийность везде написана на сто граммов, – проговорила она ровным бесцветным голосом. – А граммов везде по-разному. Ы-ык, – Даша изобразила, будто икает, и скосила глаза к носу. – Пересчитывать будем?

И тут у нас, наверно, сдали нервы. Потому что мы начали хохотать. Раскачиваясь, как сумасшедшие, в третий раз стукнулись лбами. Тут уж просто взвыли от хохота! И совсем обессилели, точь-в-точь как предсказывала Даша.

Не в силах разогнуться, она с трудом выговорила:

– Меня совсем... скрючило...

– А меня... переколбасило...

– Ой! – Даша вмиг перестала хохотать. – Где моя колбаса?

Колбасы и след простыл! Мы вскочили на ноги, озираясь. Заросли у соседского забора подозрительно колыхались. Стёпа! Он прижал упаковку лапой и примеривался её разгрызть. Пока я придумывала срочный способ отвлечь его от колбасы, Даша подскочила к нему и с бесстрашным криком «Дай сюда!» выдернула упаковку из-под коричневого когтя.

Поджав хвост так глубоко, что он прилип к животу, Стёпа припустил по улице, будто подгоняемый ураганным ветром.

– Вот она, родненькая, – Даша погладила упаковку, помятую, но целую. – Слушай, раз мы её вовремя не убрали в холодильник... Мы обязаны её съесть! А то пропадёт.

И взрезала плёнку открывалкой.

Красное расплавленное солнце наполовину скрылось за крышами дач напротив. Над канавками вдоль заборов сгущался синеватый туман. Из последних сил мы дожевали колбасу. Она действительно была прикольная, и было бы жалко, если б она пропала.

– Ох, – с тяжёлым вздохом Даша поднялась на ноги. – Устала за день. Ну, всё, я домой.

На плите стояла курица с картошкой. Мама как раз доставала из сушилки тарелку.

– Я не буду ужинать, – сказала я так твёрдо, что мама не стала меня уговаривать. Видно, почувствовала, что это бесполезно. И убрала тарелку.

А я сразу легла спать, хотя было ещё рано.

Очень уж это утомительное занятие – худеть!

 

 

 

Опасная профессия

 

На маму временами нападает жажда деятельности, и в доме разражается генеральная уборка. Настежь распахиваются окна, из-под топчанов и шкафов, из тайника под лестницей и прочих тёмных местечек выуживаются километры и тонны ненужных вещей. Но мамина кипучая энергия, как дрожжевое тесто в кастрюльке, не помещается в нашей тесной даче, распространяется по участку и даже выплёскивается за его пределы. Граблями-веером мама усердно прочёсывает нейтральную территорию за забором. А в доме весь мусор уже распихан по великанским чёрным мешкам. На шестке стопка из рекламных проспектов и толстой книжки с истрёпанными углами. Что за книжку, интересно, мама предназначила на растопку? Хм, справочник. Медицинский. Я повертела его в руках. Оглянуться не успею, как пойду в девятый класс, пора определяться с будущей профессией. Вот, например, одна девчонка из нашей школы изучает медицину на специальных курсах для девятиклассников. А что если моё предназначение – стать врачом? И справочник – это знак? Судьбы?

Я наугад раскрыла книгу. «Столбняк». С него и начну!

Изучив абзац про столбнячную палочку и вырабатываемые ею смертельно опасные токсины, я дошла до слов: «Классический пример заражения столбняком – уколоться ржавым гвоздём». И тут же ощутила, что правая нога, а вернее, пятка, немного побаливает. Потому что на днях я шастала по участку босиком и наступила на что-то острое. На что, не посмотрела.

Я попыталась читать дальше, но этот укол в пятку засел в голове, как заноза.

Сунув ноги в шлёпанцы, я со справочником в руках побежала в конец участка. Кажется, здесь. О, в траве что-то валяется. Я подняла подгнивший обрезок доски. Из него торчало остриё гвоздя. Ржавого-прержавого.

Пятка заболела сильней. Я заглянула в справочник:

«Первые симптомы могут проявиться уже через сорок восемь часов (да, кажется, это было позавчера... точно, позавчера!): незначительное повышение температуры (я потрогала себе лоб – подозрительно тёплый), потеря аппетита (ну да, мне не до еды, куда там!), беспокойство (ещё бы, от беспокойства аж дышать трудно!), судороги дыхательной мускулатуры (так значит, это уже не от беспокойства), которые потом переходят и на глотательные мышцы. Кормят больных столбняком через резиновую трубку, – испуганно читала я, – вливая в желудок бульон, молоко, сырые яйца». Я представила себя с резиновой трубкой, торчащей изо рта, и горло свело самой настоящей судорогой!

Мама волокла мимо чёрный мешок, когда я, цепенея, читала про то, как лицо больного сводит страшная сардоническая улыбка.

– Ты чего это застыла как в столбняке? – спросила мама беззаботно. И заметила деревяшку с гвоздём, которую я всё держала в руке. – Давай сюда. Я её специально из-за забора перекинула, чтобы не забыть в мусор положить.

– Из-за забора?

– Да, только что, – мама забрала у меня деревяшку и опустила в мешок. И целеустремлённо поволокла его дальше.

А я медленно приходила в себя. Голова разболелась. Шею до сих пор сводило судорогой, я даже не могла ею двигать, вдобавок меня знобило. Глазам было больно от солнечного света. Захотелось прилечь: после пережитых столбнячных ужасов накатила сонливость.

Устроившись на диванчике, я снова открыла книгу. На сей раз попался «Менингит». Я прочла, что это воспаление мозговых оболочек, нередко приводящее к летальному исходу. Интересно, каковы его симптомы? Я перелистнула страницу. И узнала, что «наиболее часто встречающиеся симптомы менингита – головная боль, неподвижность шеи одновременно с ознобом, светобоязнь, а у детей – сонливость»!

Я захлопнула справочник и с размаху закинула его за печку.

Нет, с медициной пора завязывать. Изучать её опасно для здоровья. Этак я до девятого класса не доживу!

 

 

 

Что нас бесит

 

Соседи, которые живут по ту сторону улицы, напротив Даши, одни в синем, другие в красном домике, вечно ругаются через забор. Не между собой, а на стихийные темы: на жару, дожди и цены. Сегодня они дружно ополчились на водопровод, который работает из рук вон плохо. Кажется, они до вечера готовы были требовать неизвестно у кого ответы на вопросы «как это называется» да «сколько это будет продолжаться».

– Меня просто бесит, когда задают бесполезные вопросы, – фыркнула Даша.

– А меня бесит, что взрослые без конца повторяют то, что и так всем известно, – сказала я.

– А меня бесит наш математик. Родители от него в восторге: «Ах, интеллигентный!» «Ах, с юмором!» А он, когда у него плохое настроение, за опоздание двойку ставит! Вот какой у него юмор!

– А меня бесит, что я должна учить химию. Хотя ясно, что я никогда в жизни не буду химиком. Меня от слова «валентность» тошнит!

– А меня наша училка по литературе бесит. Разглагольствовала про Вертера, который покончил с собой от несчастной любви, и про то, какое влияние эта книга на всех оказала: по Европе прокатилась волна самоубийств! Случалось, дескать, так: прочитал человек «Вертера» и застрелился. Потом помолчала и говорит: «Кстати, советую и вам прочитать!»

– Меня тоже в школе многое бесит. Например, некоторые пятиклашки. Красятся, представляешь? А сами ещё с ранцами ходят!

– Знаешь, а меня иногда папа бесит. Говорит: «Посмотри, что папа тебе принёс», «Послушай, что папа тебе скажет». Как будто мне два года!

– Меня тоже родители бесят, когда пристают, чтобы я убралась в своей комнате. Это МОЯ комната, почему я не могу устроить в ней бардак?

– А больше всего меня бесит, – продолжала Даша, – вот что. Когда говоришь, что в твоей жизни чего-нибудь совершенно точно не будет, они отвечают: «Это ты сейчас так думаешь. Когда вырастешь, передумаешь».

– Во-во! Можно подумать, им известно, какими мы вырастем.

– А мы, может, станем совсем другими.

– Ага, не такими, как они.

– Вот именно! – горячо согласилась Даша. – Я, например, под страхом смерти не стану повторять дурацкую фразу «это ты сейчас так думаешь!»

– А я, может быть, никогда не выйду замуж!

– А я, может быть, никуда не пойду учиться после школы!

– А я не буду никем работать. Вместо этого стану целыми днями курить и ходить по гостям.

– А я сутками напролёт буду лежать в ванне и пить кофе. А в перерывах исполнять танец живота!

Раздался странный звук, потом кашель. Дашина мама за стенкой, на террасе, чуть не захлебнулась тем самым кофе, который Даша грозилась пить сутками напролёт. В дверном проёме показалось её испуганное лицо.

– Господи, – сказала она таким голосом, как будто действительно обращалась к богу. – Кем же вы вырастете? Совершенно непонятно!

Даша сжалилась:

– Да ладно, мам, не переживай. Это мы сейчас так думаем. А потом, – она вздохнула, – передумаем. Может быть...

 

 

 

Мы выбираем редкую профессию

 

Виноват во всём был Танькин дальний родственник. На днях он пришёл со станции в круглой панаме, с громадным рюкзаком, сильно загорелый и чем-то смахивающий на иностранца. А потом мы с Дашей нечаянно подслушали, как Танькин дед рассказывал про него дачной бухгалтерше. Выяснилось, он и в самом деле иностранец, потому что дед назвал его Марк Шейдер. И упомянул мельком, что у этого Марка редкая профессия.

– Ты, кстати, думала о будущей профессии? – спросила Даша. – Всякие там врачи, учителя – это так банально. А оригинального ничего не надумывается, скажи? Сколько мозги ни напрягай!

– Безнадёга, – вздохнула я.

– Труба, – кивнула Даша.

И назавтра пришла ко мне с небольшой белой трубой. Оказалось, что это свёрнутые в трубку листки. Ещё оказалось, что она позвонила папе: чтобы полазил по Интернету и разведал, нет ли там редких профессий. И, если что-нибудь найдётся, распечатал бы и привёз ей.

А, в-третьих, оказалось, что редких профессий в мире много, целых три страницы. Некоторые с объяснением, что они собой представляют, другие без объяснений, одно название. Даша развернула листки, и у меня возникло торжественное чувство, что сегодня, вот сейчас, в этот самый момент передо мной откроется моё призвание.

И Даша, наверное, чувствовала то же самое.

– Сомелье! – произнесла она возвышенно, как священное слово. – Звучит красиво. Одно название чего стоит!

Мелким шрифтом шло пояснение: «Специалист по церемонии винопития».

– Что он, интересно, делает на этой церемонии?

– Может быть, кричит «за здравие»?

– Начало-то красивое: «сомелье, «церемония», «за здравие», – а конец не очень. Любуйся потом на их пьяные физиономии.

– Давай дальше.

– Торседорос! – с трудом прочитала Даша. – Звучит ещё красивей. Ой, тут написано, что это «курильщик сигар». Надо же, какая вредная профессия!

Я вчиталась в мелкие буковки:

– Да не «курильщик», а «крутильщик».

– Крутить сигары тоже вредно, – отрезала Даша. – Для людей, которые их будут курить!

– Титестер, – прочитала я. – «Дегустирует по пятьдесят-шестьдесят образцов чая в день».

– Много чая портит цвет лица, – заметила Даша.

– Не волнуйся, ничего с цветом твоего лица не случится, – успокоила я Дашу. – Прежде, чем он испортится, лопнешь. Максимум после двадцатого образца!

– Профессии с красивыми названиями вредны для здоровья, – строго заключила Даша. – Так, следующее. Выравниватель подушек.

– Неужели у кого-нибудь в жизни такое призвание?

– У моей бабушки, – кивнула Даша. – Поправлять подушки – её любимый бзик.

– Долбёжник, – прочитала я. – О, это наш физик! Весь урок долбит указкой по столу, потому что его никто не слушает. А Подводный гид – наш учитель по информатике! Сам здоровенный, ходит в дутой куртке и в огромных очках, как в водолазном костюме. И воду, кстати, любит. Всё время пьёт её на уроке. И говорит много-много, а ничего не запоминается. Типичный гид!

Следующая профессия называлась Раздирщик пакетов.

– Сколько ж злости нужно иметь для такой профессии! – содрогнулась Даша.

– А, что нашему историку это бы подошло, – сказала я. – Он так бесится, когда полкласса контрольные на двойки пишет, что готов их в клочки разодрать! Контрольные, в смысле. Испытатель бумажных мешков. Ну, это мой Митька! Обожает бумажные пакеты испытывать: надует, и ба-бах об стенку!

– Давай подбирать профессии не для родственников и учителей, – одёрнула меня Даша, – а для себя. Пора на чём-то остановиться!

Но профессии Гибщик труб и Телохранитель на пляже показались нам неженскими, Опрокидчик и Расправщик агрессивными, профессия Телефонный экстрасенс чересчур таинственной. Бегунщик смесительных бегунов суматошной, Стояльщик в очереди, наоборот, малоподвижной, Разводчик холяв вообще лентяйской. А Моторист механической лопаты очень уж приземлённой.

– Может, найдётся хоть одна профессия, связанная с искусством? – проговорила Даша растерянно. – Или с музыкой.

Я потянулась за другой страницей:

– Есть! Целых две: Разрисовщик обоев и Заводчик музыкальных игрушек.

– Ага, чтобы впасть в детство, не успев побыть взрослой. Музыкальную игрушку завёл и давай обои разрисовывать! Я в три года так и делала.

– А как тебе Расправщик морщин?

– Это уже какая-то старушечья профессия.

– Голос для озвучивания объявлений, – читала я. – Навальщик соли в бассейн, Подбиратель мячей, Специалист по подсчёту голубики. Какие-то глупые профессии. Они все для двоечников!

– Ну, вот тебе умная профессия: Учёный секретарь.

– Слишком умная, – фыркнула я. – Для такой профессии нужно быть несимпатичной, очкастой и с жидким пучочком на затылке!

Возможно, слишком умными были и следующие профессии: Смахивающий волокна с образцов для компании, производящей ковры и Отвечающий за правильную постановку ног звезды в рекламной фотосессии; дважды перечитав названия, мы так и не уловили суть. И стали гадать, чем может заниматься Регулировщик хвостового хозяйства.

– Особый врач-ветеринар? – предположила Даша. – Отвечает за здоровье хвостов у лисиц и песцов. Чтоб были не куцые, не облезлые.

– Или особый ассистент декана в институте, – сказала я. – Следит, чтобы на одного студента приходилось не больше двух хвостов!

Потом мы задумались над профессией Круговоротчик.

– Круговоротчик-воды-в-природчик... Может, это как-то связано с географией? География мне, в принципе, нравится.

– Тогда тебе подойдёт Лакировщик глобусов.

– Опять вредно, – замотала головой Даша. – Аллергию заработаешь!

– Интересно, что такое Байер? А-а, это значит «закупщик».

– Ооой, мы с мамой и папой все выходные по магазинам ездили, закупались. Скучища, а не профессия. Давай выберем себе профессии, связанные с праздником!

Я просмотрела страницу.

– Есть Специалист по украшению новогодней ёлки.

– Так ведь Новый год бывает раз в год. А когда его нет? Без денег сиди?

– Зато свадьбы бывают в любое время года. Как насчёт того, чтобы освоить профессию Подружка невесты?

– Эдак у самой свадьбы никогда не будет, – буркнула Даша. – В конце концов, сгодишься только в учёные секретари.

Третья страница началась пресно: Сестра медицинская диетическая. Зато следом зачастили сплошь сладкие профессии: Наполнитель пончиков, Намазыватель булочек джемом, Тестер конфет...

– Хватит, хватит! От одних названий растолстеешь! – Даша забрала у меня листок. – Аж страшно!

Но страшное было впереди.

– Осериватель, – прочитала Даша.

Повеяло чем-то адским: сатана, запах серы. Я поёжилась:

– Давай дальше!

– Испытатель источников тока. М-да. Не хочешь часом пополнить их героические ряды?

Я взглянула на следующие строчки: Автор некрологов и Продавец кладбищенских услуг.

– Лучше сперва выучиться на этих автора с продавцом, накатать себе некролог, забронировать шикарные похороны, и вперёд, источники тока испытывать!

Даша читала дальше:

– Упаковщик динамита. Ого. Да от этих редких профессий можно испортить здоровье, растолстеть и вообще взорваться! Нет ли чего-нибудь более оптимистического?

Но, увидев названия Скальпер и Выниматель мозга, махнула рукой:

– Не могу больше. И так уже без мозгов осталась, ничего не соображаю! Быстренько выбираем из того, что осталось, и я иду обедать. Ты животных любишь? Тогда решай, кем быть: Ловец муравьёв, Нянька для сторожевой собаки компании, Разводчик мышек. А мне достаётся Пасхальный кролик. Правда, есть опасность, что меня съедят на Пасху. Издержки профессии, так сказать. Но это лучше, чем взорваться!

Когда мы походили мимо Танькиной дачи, таинственный Марк Шейдер сидел на крыше у трубы и чем-то негромко постукивал.

Даша посмотрела на него насмешливо. Пробежала глазами последние профессии в списке:

– Он, небось, какой-нибудь Вздымщик, – фыркнула она. – Или Верховой доменной печи!

Тут Танька вышла из дому и, заслоняясь рукой от солнца, крикнула.

– Вань!

– А?

– Обедать зовут!

– Ща...

Пока он слезал с крыши, Даша спросила у Таньки вполголоса:

– А почему твой дедушка говорил, что его зовут Марк?

– Шейдер, – уточнила я.

Настала очередь Таньки посмотреть на нас с насмешкой.

– Темнота! Маркшейдер – это профессия.

– Ааааа... что она означает?

– Подземный геолог, типа того.

Даша шла по улице, сосредоточенно пиная босоножками мелкие камушки. И вдруг остановилась:

– Саш, знаешь что? Хоть это и банально, но я, кажется, хочу быть врачом.

Я тоже остановилась.

– Ой, а я, кажется, учителем.

 

 

 

Мы влюбляемся

 

Сколько же раз я влюблялась! В младшей школе в Никиту, мы с ним сидели за одной партой. Хотя вообще-то Ваня мне нравился больше. Вот только фамилия его не нравилась, Курносов. А у Никиты фамилия красивая, Малиновский. И я решила, что выйду замуж за него. Но к пятому классу Никита отрастил себе длинные волосы, которые ему совсем не шли, и полюбил дурацкие шутки: подкрадётся сзади да ка-ак рявкнет в ухо! Короче, превратился в балбеса. А Ваня – в ботаника. Шуток, даже нормальных, не понимает, в снежки с нами не играет. Очки надел. И перешёл в другую школу. Ну, а остальные мальчишки-одноклассники заразились от Никиты и тоже стали балбесами.

Тогда я решила: хватит с меня одноклассников. И влюбилась в Женьку, который живёт в Дивеево, под Арзамасом. Мы с папой ездили туда на Рождество, в гости к папиному другу, и случайно познакомились с Женькиной семьёй. У них была собственная лошадь, Женька запрягал её в огромные сани и сам правил. И двенадцать раз прокатил меня из Дивеево в Большое Череватово и обратно. Целый год я вспоминала Женьку, мечтала, как на Рождество снова поеду в Дивеево. А в зимние каникулы заболела гриппом, и мы никуда не поехали. Я погрустила-погрустила и решила забыть про Женьку. Мало ли, в кого он за год превратился, утешала я себя. К тому же, мне понравился Денис из нашей школы, на класс старше. Он здорово играл в футбол, а длинные волосы ему очень шли. Но только я в него влюбилась, как он коротко постригся и вместо футбола увлёкся компьютерными играми.

А Даша учится в гимназическом классе «А» для особо одарённых. Класс у них четырнадцать человек, мальчишек раз-два-три и обчёлся. И все трое, говорит Даша, со странностями. Поэтому она подружилась с Пашей из своего двора. Он каждый день встречал Дашу у школы и нёс ей портфель до самого подъезда. Правда, Паша тоже оказался со странностями: идёт рядом с Дашей молчком, будто немой, на неё не смотрит. Даше стало с ним скучно. Тут приехал из Киева Валерка, Дашин троюродный брат. Старше её на два с половиной года, собирается поступать на юридический и очень разговорчивый. Даша подумывала, не влюбиться ли в Валерку. Три дня они гуляли по Москве: ходили в кино, на Красную площадь и в Макдональдс. И на третий день Даша раздумала влюбляться, так Валерка допёк её своей трескотнёй. Зато в «Контакте», в приложении «Спросил, увидел, полюбил» с ней познакомился парень по имени Данил Кортикофф из Нижнего Тагила. Теперь у Даши на страничке написано: «Встречается с Данилом Кортикоффым».

Только это всё не всерьёз. Так, детские глупости. И Никита, и Денис, и даже Данил Кортикофф.

А вот Максим – другое дело. Он появился на наших дачах нынешним летом. Как только я увидела, что он катается на велосипеде без рук и в полном одиночестве, тут же поняла, что мне суждено в него влюбиться! Незаметно проследила, как он завернул на бывший участок Соловьёвых, где в позапрошлом году отгрохали кирпичный дом. И подговорила Дашу поиграть в бадминтон у его забора. Будто бы мы шли мимо с бадминтоном и надумали здесь остановиться, разок-другой воланчиком перекинуться. Только мы начали играть, как воланчик – совершенно случайно, честное слово! – перелетел через забор и засел в яблоневых ветвях. Держась за заборный столбик, я кое-как взгромоздилась на поперечину и пыталась дотянуться до воланчика ракеткой. Тут Максим (только тогда я ещё не знала, как его зовут) вышел на крыльцо. Как будто наблюдал за нами из окна. От этого я растерялась и глупо молчала, а он подошёл к яблоне и с силой тряхнул ветку, так что воланчик легко выскользнул из западни и упал наземь. Поднял его и протянул мне:

– Вот, держи.

Балда, ругала я себя, слова не выдавила, «спасибо» – и то не сказала!

И по нескольку раз за день проходила мимо его забора, и мечтала, что он снова выйдет из дому, и я ему скажу «привет», как старому знакомому, и спрошу «как тебя зовут» (хотя к тому времени уже знала, что зовут его Максим), и он предложит мне покататься вместе на великах.

Но пока я мечтала, оказалось, что он уже катается с Танькой! Нашёл, с кем кататься. Она его старше, на будущий год в институт поступает. Да и приезжает сюда на один-два дня. И он тут же хватается за велосипед: куда она, туда и он. Танька носит на ногах высоченные платформы без задников и на велике в этих платформах катается. Смехота! А главное, Максим в упор не видит, что Таньке на него наплевать, как на мелюзгу. Ей взрослых подавай.

Вот она и липнет к Серому. Наверное, потому, что он водит машину, как взрослый. Машина не его, а папина, и права Серому ещё не полагаются, ему ведь шестнадцать, а права дают в восемнадцать. Но папа позволяет ему ездить по дороге вдоль дач. Стоит ему выехать на плиты, Танька тут как тут: «Прокатишь?»

Как бы не так, Серый Таньку катать не рвётся. Вот Кристину – пожалуйста! Она с двенадцати лет ходит намазанная фиолетовыми тенями и носит длиннющие серёжки, точно сосульки с ушей свисают. И громко брякают, потому что она всё время встряхивает волосами. Волосы у неё тоже сосульками, здоровенные такие патлы. А топик, наоборот, крошечный. Ногти на ногах она красит ярко-красным лаком. И каждый вечер, как на дежурство, таскается на костёр, который устраивают возле шоссе. Туда, кроме наших, иногда приходят ребята из соседнего дачного посёлка. У Кристины только и разговоров, как она классно на костре потусовалась, да с кем там познакомилась. Серый ей до лампочки. Интересно, в кого же она влюбится?

А ко мне прицепился Кирилл. Живёт он на новых дачах, которые понастроили за последние два-три года вдоль поля. Очкарик. Сидит на брёвнышке, как старушка, читает книжку с нерусским названием. Серый спросил: «Это что за язык?» – «Французский», – отвечает. Ну и ну! На каникулах в очках читать книжку по-французски! Совсем того. На велике ни разу его не видела: небось, он и кататься не умеет. Ростом – всего-навсего с меня. Может, он вообще семиклассник.

И вдруг началось: проходу мне не даёт. Утром выглядываю из окна, он у наших ворот ошивается. Усядемся с Дашей возле забора, на травке, играем в «Тетрис» или слушаем музыку в телефоне, а он подходит и заговаривает. Демонстративно на него не смотрю, молчу, ну просто всем своим видом его посылаю. А он не посылается! Как же он меня раздражает!

Ну почему мной интересуются только тюфяки, вроде Кирилла? А нормальные ребята – такими, как Кристина?

Целую неделю я была в мрачном настроении и чувствовала себя совсем никчёмной. А в воскресенье приехала автолавка. Все кинулись что-нибудь покупать. И Кристина с Танькой, и Максим, и Серый, и мы с Дашей. И Кирилл со своими очками и книжкой по-французски рядом маячил. И тут Кристина к нему подкатывает и серьёзно так, будто умная, спрашивает: «Интересная книжка? У тебя спецшкола французская, да? Без словаря читаешь? Здорово... А почему ты вечером на костёр не приходишь?»

...Я шагала к дому, беззаботно размахивая пакетом с двумя кэгэ сахара и кирпичиком ржаного хлеба. И думала: а действительно ли я влюблена в Максима?.. Пожалуй, Максим – это тоже не всерьёз.

 

 

 

Задачка

 

А почему, собственно, я не езжу на костёр? Его разжигают на дальнем краю поля, возле старых тополей. Народ с наших дач тусуется там каждый вечер. Серый, Танька и все остальные. Рассядутся вокруг огня, ведут интересные взрослые разговоры. Отчего бы и мне с ними не потусоваться? К тому же, Даша на днях уехала, с концами, до следующего лета. А к Таньке на дачу, наоборот, только-только подчалила новая компания, девушка и парень: вроде, брат с сестрой. Парень совсем взрослый, наверное, в институте учится. Все девчонки с наших дач поглядывают на него с интересом.

Вот только одежды нормальной, в какой не стыдно показаться на взрослой тусовке, ноль. Переворошила комод – всё какое-то отстойное! Кроме, пожалуй, топика; его связала моя двоюродная бабушка Галя. На спине крест-накрест ажурные лямки, снизу бахрома, в которой чередуются нити: синяя, жёлтая, красная. Прикид, конечно, не совсем подходящий для августовского вечера. Но мы же будем сидеть у огня, рассудила я; стало быть, не замёрзну.

Я катила на велике вдоль поля и уже издали видела, как отблескивает ярко-белым высокое чистое пламя на фоне гаснущего неба. И все в сборе: Серый, и Максим, и Кристина. И Танька со своей приезжей компанией, девушкой и парнем.

...Но Таньке даже в голову не пришло меня с ним познакомить. Она лишь прищурилась на мой топик:

– Самовязка, что ли?

Девушка добавила:

– У нас в деревне у бабушки такая же бахрома на абажуре.

А парень посмотрел на меня равнодушно, как на пустое место.

Было такое чувство, точно у меня перед носом хлопнули дверью. Захотелось сразу же отсюда уйти. Но я представила себе, как буду выглядеть. Как обиженный ребёнок! И вслед мне посмотрят с усмешкой: ушла – скатертью дорога. И плечами пожмут: с чего она вообще сюда заявилась? Нет уж! Не уйду, не дождётесь!

Все места поближе к огню, на брёвнышке, на бетонной плите, были заняты. Свободным остался лишь пенёк позади плиты. Я опустилась на него и независимо закинула ногу на ногу; типа, сама выбрала себе местечко на отшибе, и вообще, мне здесь очень классно и весело. Через пять минут такого веселья я закоченела. Не подавая виду, как мне холодно и неуютно, я раз-другой попыталась встрять в их разговор, но голос получился треснутым, беззвучным. Никто и не взглянул в мою сторону.

Оставалось сидеть и слушать:

– Супер мобильник – «Нокиа».

– Ага, приложений можно ставить немеряно.

– А «Сони Эрикссон»?

– «Верту» – роллс-ройс среди телефонов, – с авторитетной небрежностью изрёк парень. – Статусный!

– Статусный теперь ай-фон! – возразил Серый.

Парень высокомерно ухмыльнулся:

– Да этот распиаренный ай-фон – он даже не металлический, а пластиковый! Ай-фон-суперлох! Музыку на него закачать – ставь за свои деньги Апп-Стори, или делай джейлбрекинг...

– Пустышка! – поддакнула девушка. – Моя подруга купила и не знала, чё с ним делать. Как закачать проги, и блютус он не находит. За такие деньги – пляши вокруг него! Задачки решай.

Костёр почти прогорел, Серый отошёл к полоске леса за новыми ветками.

– Кстати, о задачках, – сказала Кристина. – Я тут одну вспомнила. Только решения не знаю, может, кто-нибудь из вас подскажет? – она искоса глянула на парня.

– Ну, валяй, – лениво отозвался тот. Дескать: подскажу, так уж и быть.

– Но её записывать надо, а мне не на чем и нечем.

Парень вытащил из кармана блокнотик с карандашом и протянул ей.

– Задачка такая, – начала Кристина, – папа, мама, бабушка и внук убегают от великана. На пути у них мост. Он заминирован, и через семнадцать минут взорвётся. Переходить его можно только по двое, потому что он ветхий. И с фонариком, потому что темно. Фонарик у них один, значит, его нужно возвращать обратно кому-то из тех, кто перешёл через мост. Бабушка переходит за десять минут, внук за пять, мама за две, папа за одну. Как им уложиться в семнадцать минут? Я не смогла решить.

Танька взяла у Кристины блокнотик и карандаш:

– Так, сначала надо бабушку перевести, это десять плюс, эээ... Её, конечно, должен перевести папа, как самый быстрый. А потом он вернётся назад с фонариком. Значит, десять плюс один. Одиннадцать. Теперь папа переводит внука, то есть сына, это ещё плюс пять, а потом возвращается назад, плюс один. Семнадцать!

– Вот именно! – сказала Кристина. – А ещё мама осталась.

Парень, в свою очередь, взял у Таньки блокнотик и мысленно подсчитал время.

– Эта задача не имеет решения, – заключил он. – А нельзя ли перебросить фонарик?

– Тут наверняка подвох, надо догадаться, – Максим сосредоточенно смотрел в блокнотик. – Может, решение какое-нибудь юморное?

– Устроить засаду и накинуться на великана?.. – усмехнулась девушка. – Или заманить его на мост, чтоб он взорвался.

– Да нет, задача не имеет решения, – повторил парень.

А я смотрела на темнеющее небо – красноватые перья заката заволакивались раздутой грозовой тучей – и видела, как спешат к мосту мама и папа, следом бабушка, с палочкой и в платочке, и внук, белобрысенький мальчишка, немного похожий на моего двоюродного брата Митьку, он семенит, держась за бабушкин рукав. Стоп! Если никуда не деться от бабушкиных десяти минут, то от пяти внуковых можно избавиться, если они с бабушкой перейдут мост вместе! Но тогда одному из них придётся возвращаться с фонариком. Я чувствовала: решение близко, и напряжённо вглядывалась туда, в темноту, где переходят мост бабушка с внуком. Нельзя ли сделать так, чтобы... чтобы... Догадка блеснула, точно молния. Элементарно!

– Она решается! Дай мне, – я выхватила у Таньки карандаш, у парня – блокнотик: – Мама с папой перейдут первыми, это два, папа вернётся с фонариком, плюс один, передаст его бабушке с внуком, плюс пять, тьфу, то есть, десять, – сбивчиво толковала я, боясь позабыть решение, – потом они отдадут фонарик маме – плюс два, она вернётся за папой, ещё плюс два... Вот! Семнадцать!

– Ого! – воскликнула девушка. – И правда, получается!

– Погоди, погоди, как это? Я не усекла, – Танька забрала у меня блокнотик и стала изучать мою торопливую запись, Кристина и Максим глядели ей через плечо.

А парень посмотрел на меня внимательно. Даже, кажется, с интересом.

Откуда-то из потёмок возник Серый, накинул поверх тлеющего кострища беспорядочную охапку сухих веток; миг – и ветки затрещали, дымную пелену прорвало новое стремительное пламя.

А я подняла с земли велик.

– Уходишь? – удивилась Кристина. Остальные повернули головы в мою сторону. – Посиди ещё!

– Да ну! – я беспечно махнула рукой. – Я совсем замёрзла!

 

 

 

До палатки и обратно

 

– Пакет возьми! – крикнула мама с террасы.

Но я уже выезжала из калитки:

– Там куплю!

И покатила по улице. День выдался неприветливый, холодный. Я равномерно жала на педали и не заметила, как осталось позади наше поле и дачи соседнего посёлка, как начались бетонные плиты, что узкой вереницей тянутся через рощицу к площади у станции. По левую руку за редколесьем виднелась платформа на высоких, точно ходули, столбах. Прохожие с сумками, рюкзаками, букетами рудбекий и флоксов шли в попутном направлении, к электричке на Москву; я объезжала их одного за другим. Велосипед позванивал-побрякивал на неровных стыках. Очередной пешеход, парень в синей ветровке, посторонился, и тут до меня дошло, что это Кирилл. Проезжая мимо, я сделала вид, будто засмотрелась куда-то вдаль.

У палатки стояла скромная очередь из трёх человек. Прислонив велик к дереву, я встала четвёртой. А народ так и повалил. Местная шпана на мотоциклах, мамы с колясками, дачники, которых я обогнала на плитах, – все стекались к палатке. И вот уже порядочный хвост вырос на площади. Глядь, и Серый с Максимом заявились. А позади них, через одного человека, стоял Кирилл.

Продавщица выложила передо мной белый батон, упаковки с соками и крупами и консервные банки.

– Мне ещё пакет, – вспомнила я.

Продавщица молча набросила поверх продуктов белый пакет-майку.

...Теперь я крутила педали медленно и глядела в оба: не угодить бы в выбоину передним колесом. Пакет грузно раскачивался на руле, сам руль норовил вывернуться из рук. Я вцепилась в велосипедные ручки так крепко, что вспотели ладони. Лишь когда выехала на широкую дорогу соседнего посёлка, вздохнула свободней.

Сзади послышался частый стрёкот велосипедных спиц. Жиххх! – пронеслись мимо Серый с Максимом. Я поглядела им вслед, они исчезли за поворотом, и тут колесо наскочило на камень, пакет подпрыгнул. Тресь! Продукты дружно рухнули наземь, а руль завернул так круто, что я едва не ахнула в канавку, каким-то чудом вырулила, спрыгнула с седла. Содержимое пакета в беспорядке валялось на траве у дороги. Сам пакет сиротливо висел на руле. Лопнул сбоку, по всей длине. Как ножницами разрезало.

Кинув велик на обочине, торопливо озираясь (терпеть не могу, когда меня видят в дурацком положении), я сложила горкой злополучные продукты. Безнадёжно подержала в руках разорванный пакет. Оглянулась на ближайший забор, высокий, из сплошных досок. Попросить пакет у кого-нибудь из дачников?

Калитка в сплошном заборе как раз отворилась, из неё вышла тучная женщина с неряшливыми волосами, в галошах, перемазанных землёй. Выбросила на компостную кучу какие-то белые корешки и смерила меня недружелюбным взглядом. Я всё же набрала воздуху и открыла рот, чтобы обратится с чем-то вроде «извините, пожалуйста», а за моей спиной раздалось:

– Привет.

Я обернулась. Кирилл!

– Привет! – я ему даже обрадовалась. Наверняка согласится взять мои продукты к себе в пакет!

Увы, в руках у него не было никакого пакета. Один батон в целлофане.

– Та-ак, – Кирилл растерянно поглядел на штабель из продуктов, на останки пакета-майки. И стащил с себя ветровку. Расстелил на траве, принялся перекладывать на неё банки и упаковки, оба батона, мой и свой. Неуютный, совсем уже осенний ветер то и дело набегал на низкорослые придорожные деревца. Оттого, что под ветровкой у Кирилла оказалась лишь рубашка с коротким рукавом, я чувствовала себя виноватой.

Он пытался связать нижний край куртки, где начинается молния, с противоположным верхним. Ветровка натянулась, как барабан. Твёрдый угол какой-то упаковки втыкался в неё изнутри, точно остриё шпаги. Зато узел, наконец, завязался.

Я потрогала выпирающее остриё:

– Не порвётся?

Кирилл мотнул головой:

– Она прочная.

И поверх первого узла затянул второй, из рукавов.

Чуднóй получился тюк: ни дать ни взять, поклажа у беженцев. Кирилл подхватил его под низ одной рукой, а второй нескладно, как-то криво, придерживал сверху.

Чувствовала я себя ещё глупее, чем с кучей продуктов посреди улицы. Плетусь пешком с велосипедом, а рядом Кирилл, в рубашке с коротким рукавом, тащит непонятный тюк. Кто нас увидит, подумает: «Два дурака пара». И я невольно ускоряла шаг. Да ещё Кирилл всё время молчал. Гравий громко хрустел, от этого молчалось как-то уж совсем неловко. Надо бы с ним заговорить, спросить о чём-нибудь. Но в голову, как нарочно, ничего не лезло.

И вдруг он заговорил сам:

– Я однажды с велосипеда полетел. У себя во дворе, в Москве. Руку сломал, но это уже потом выяснилось. А тогда – сижу на земле, велик рядом валяется. И думаю: надо встать. Женщина какая-то подошла, наклонилась, я её видел, как в замедленном кино. Спрашивает: «С тобой всё в порядке»? «Всё в порядке», – говорю. И сам свой голос не узнал. Как будто вместо меня ответил кто-то другой.

Я покосилась на его руку, которая криво придерживала узел.

– И ты с тех пор не катаешься?

– Почему? – он удивился. – Катаюсь. Мы с папой по выходным к источнику ездим. На целый день. С собой еду берём. Рядом речка Северка, знаешь?

К источнику? Это ж километров двадцать пять – тридцать от дач. Ого!

– Там поворот реки, самое широкое и глубокое место, – продолжал Кирилл. – На другом берегу обрыв с соснами. А на этом рыбацкий мостик, с него нырять можно. Я в прошлое воскресенье плыл под водой, по течению, а в обратную сторону, совсем близко, проплыла ондатра.

Ничего себе! Под водой плавает, с ондатрами. Я внимательно посмотрела на Кирилла. И заметила, что ростом он всё-таки повыше меня. Интересно, сколько ему лет?

– Ты в какой класс перешёл?

– В девятый, – сказал он. И добавил, точно услышал мои мысли: – Вообще-то мне тринадцать. Просто я в середине школы через класс перескочил.

Мы уже шагали по дороге вдоль поля. И снова молчали. Только теперь молчалось легко. Облака отодвинулись за «Парижскую Коммуну», небо над полем стало огромным и светлым. По дальней кромке поля катился, медленно приближаясь к сосновому лесу, автобус. А по противоположному краю неба, тоже в сторону сосен, неторопливо полз самолёт. Казалось, они одновременно скроются за лесом, и где-то там, вдалеке, встретятся.

Мы повернули на первую улицу «Полёта» и разом очутились в глубокой тени, как в колодце. А на крышах отражался невидимый закат. Окна поблескивали, как таинственные тёмно-красные зеркала. До дому – рукой подать, а я невольно укорачивала шаг. Почему-то было жаль, что мы дошли так быстро.

Я не спеша расставляла по местам продукты, и тут с заднего крыльца вошла мама:

– Как ты долго! Я уже волноваться начала! Всё в порядке?

– Да, в порядке, – сказала я... и не узнала свой голос. Будто вместо меня ответил кто-то совсем другой.

 

 

 

Апельсиновый зонтик

 

– А я сегодня уезжаю.

Мы чуть не столкнулись между заборами, где протоптана тропинка к колодцу, такая узкая, что двоим никак не разойтись. Я быстро шла к автолавке за хлебом, а Кирилл – в обратную сторону. Мы одновременно отступили в высокую траву по разные стороны тропинки и остановились друг против друга. У Кирилла была с собой книжка в твёрдом зелёном переплёте. Он всегда с книжкой, хоть и в очках, а может, наоборот: потому и в очках, что всегда с книжкой. Так бы я подумала ещё неделю назад. А теперь вдруг заметила, какие у него длинные ресницы. В очках глаза его были серыми, а без очков (он их снял, когда произнёс: «Я сегодня уезжаю») – синими.

– Да? – сказала я растерянно. – А на следующее лето приедешь?

И в тот же миг поняла: мне очень-очень важно, приедет ли Кирилл на следующее лето.

Он переложил книгу из руки в руку, переступил с ноги на ногу. Набрал воздуху и, похоже, задержал дыхание, прежде чем ответить:

– Нет, наверное. Не приеду.

– Значит, приедешь только на послеследующее? В смысле, через лето?

– Не-а, – Кирилл помотал головой и надел очки. – Я, наверное, больше не буду ездить на эту дачу.

– А почему? – проговорила я обескураженно.

– Потому что бабушка, папина мама, живёт летом в Дедовске, и папа говорит, что ему надоело пилить через всю Москву, потому что на МКАДе вечно пробки, а Дедовск – это же Рижское направление, – Я слушала и ничего не понимала, кроме того, что мы, выходит, никогда уже не увидимся, а ему на это наплевать. Он взглянул на моё вытянувшееся лицо и сказал беспечно, почти радостно: – Короче, я здесь больше не появлюсь.

Ничего себе! Я тут расстраиваюсь, а он веселится!

– Ну, тогда пока! – сказала я ему в тон и сделала жизнерадостное лицо. – Счастливо доехать!

– Спасибо, – ответил Кирилл уже не так беспечно. – А ты, ну, куда идёшь?

– В автолавку, – я независимо прищурилась, глядя поверх его головы.

Он снова снял очки, потёр их стёклами о джинсы. И опять переступил с ноги на ногу.

– Слушай, а... Интересно, ты на какой станции живёшь?

– На «Улице Академика Янгеля», – ответила я с таким видом, будто уже устала от этих разговоров.

– А я живу в Отрадном, – сказал Кирилл. И несмело добавил: – Далеко.

– Очень далеко, – отрезала я.

Кирилл надел очки. Сказал упавшим голосом:

– Ну, ладно, – коротко вздохнул. Потом деловито засунул книгу подмышку. – Пока тогда.

– Хотя, вообще-то, это одна и та же линия метро, – сказала я помягче. – Серая.

– Противоположные концы, – равнодушно отозвался Кирилл. – Всё, я пошёл, а то ещё уедут без меня.

«Всё так всё», – подумала я с ожесточением. Посмотрела ему прямо в глаза. И сказала окончательное:

– Пока!

И пошла по тропинке в сторону третьих дач. Приказав себе ни в коем случае не оборачиваться. И мысленно обзывая себя последней идиоткой.

Тут Кирилл изменившимся, каким-то осипшим голосом проговорил:

– А можно, я твой телефон запишу?

Я оглянулась. И повернула назад.

Так, наверное, чувствует себя человек, который ни с того ни с сего решил прыгнуть с высокой крыши, зажмурился и, недоумевая, чего ради сводит счёты с жизнью, полетел в пропасть... а оказалось, что всего лишь спрыгнул со ступеньки.

– Домашнего номер, или нет, мобильного, да? Восемь, девятьсот восемьдесят пять, ой, а тебе есть, чем записать? – слова из меня так и сыпались, зато в голове была полная каша.

– Нету. Ффффф, – Кирилл с шумом выдохнул и вытер лоб, словно только что втащил на гору чемодан с камнями.

Из-за суматохи в голове я носилась по комнате как реактивный самолёт. Схватила со стола карандаш, заметалась в поисках какого-нибудь клочка бумаги. Притормозила у зеркала, несколько раз махнула расчёской по волосам. Сунула руку в сумочку-кошелёк. И нашарила там тугой бумажный прямоугольничек: листок, сложенный в несколько раз. Не сообразила сразу нацарапать на нём телефон, а выбежала за калитку, где меня ждал Кирилл.

– Вот, на этом запишу, – я запыхалась, но говорить старалась повседневным тоном, каким спрашивают в кассе билет на электричку.

Кирилл потянулся за карандашом:

– Лучше я сам запишу, на книжке.

Переплёт был без надписей, а когда Кирилл открыл книжку на первой странице, я увидела автора и название:

М. Е. Салтыков-Щедрин

История одного города

– Ой, – сказала я и развернула прямоугольничек.

Да, это был список литературы на каникулы!

В начале лета я раз-другой на него натыкалась, когда лезла за чем-нибудь в сумочку. Даже взялась было читать «Петербургские повести». Но потом напрочь о нём забыла!

На террасе сильно пахло яблоками. Они лежали в картонных коробках под столом. Выйдя на крыльцо, я бесшумно прикрыла за собой дверь. Воздух был серый, предрассветный, трава – белёсая от росы. Пока я шла по участку к заднему забору, ноги промокли.

...Я стояла за калиткой и смотрела, как полоска леса на горизонте становится чётче, меняет цвет с серого на синий. И вспоминала, как Кирилл записал телефон и вернул мне карандаш, мы одновременно сказали «Ну, пока», он быстро зашагал по улице, обернулся и помахал мне, и я помахала в ответ. А после я мчалась на велосипеде по незнакомым дорогам за железнодорожным полотном, вдоль бесконечных полей, на которых паслись чёрно-белые коровы, и маленький шустрый трактор скатывал сено в большие катушки. Потом допоздна снимала с веток яблоки, а за ужином не сумела проглотить ни куска. Но до сих пор не чувствовала голода. И не смогла уснуть. Сейчас вернусь в свою комнату, лягу, наконец, в кровать и открою «Историю одного города». И, конечно же, успею прочитать всё, что задано... ну ладно, половину! – за оставшиеся полторы недели. Список теперь казался мне короче, чем прежде. А прошедший день – длинней, чем целое лето.

Откуда-то донёсся первый утренний звук: скрежет открывающихся ворот. «Пора домой», – сказала я себе и взялась за калитку, и тут же поняла, что устала и валюсь с ног.

А верхушки яблонь вдруг озарились, просветлело поле, оранжево заблестели далёкие крыши дач у самой станции. Как будто всем над миром раскрылся огромный апельсиновый зонтик.