Журнал «Проспект» вышел в конце августа, поэтому представляем его в сентябре))

На страницах журнала подборка стихов Татьяны Керстен

Рассказ о Ларисе Назаровой и ее прозаические произведения.

Главный редактор журнала Лариса Васкан

Куратор странички ТО ДАР Елена Овсянникова

 

 

Татьяна Керстен

ПОРТРЕТ

Портрет Арсения-кота,
Пишу во всю длину листа
Густым фломастером зелёным.
Цвет не его определённо,

Но остальные рыжий кот
Загнал под бабушкин комод,
Там в разноцветной пыльной горке
Они скучают до уборки.

А за окном весна шумит,
Играет в салочки с детьми,
Стучится веточками вербы.
Но я портрет пишу усердно.

И вот к обеду рыжий кот
Зазеленел во весь блокнот.
Пусть обижается Арсений,
Зато портрет такой весенний!

 

КОШАЧЬИ ГРЁЗЫ

Летучая Мышь
в темноте пролетела.
Под деревом Кошка
вздохнула:
- Хотела б
и я, вскинув крылья,
подняться над крышей,
взмыть выше берёзок,
подсолнухов рыжих,
кружиться, любуясь               
на месяца брошь,
и зваться так мило -
Летучая Кошь.

 

В ТРАМВАЕ

Весь трамвай рычит и лает -
Звери зайца выгоняют:
- Выходи скорей, косой!
И не прячься за лисой!
Ты уже второе лето
Ездишь зайцем – без билета.
Отвечает им зайчишка,
Доедая кочерыжку:
- Шум к чему?
Я не скрываю:
Езжу зайцем на трамвае.
А ругать меня без толку –
Не умею ездить волком!

 

ЧАЙ ДЛЯ КОШЕК

На дорожке под окошком
Грустно милым серым кошкам:
В дом за стол нельзя пушистым
Чай с вареньем пить душистым.

Кошкам праздник я устрою,
Стол под яблонькой накрою:
- Заходите в гости, кошки,
На пампушки и лепёшки!

Кошки дружно отвечают:
- А мышата будут к чаю?

 

АКУЛИСТ

Из большой акульей пасти
Раздаётся хрип и свист.
Но поможет от напасти
Добрый доктор Акулист.
Он примчит на боте старом
И акуле на мели
Пасть осмотрит Акуляром
И пропишет Акулин.

 

КАШАЛЁТ

У большого кашалота
Отросли вдруг два крыла.
Тотчас стал он кашалётом
И взлетел, как дельтаплан.

В небе, будто в океане,
Бил хвостом, с лучом играл,
На сверкающем фонтане
Тучки серые качал.

С белых льдин моржи и мишки,
Глядя ввысь, открыли рот,
И кричали ребятишки:
- Ой, смотрите, кашалёт!

 

НОСОРОГИ

Не ходите, дети, на дороги,
По дорогам бродят носороги,
Носороги грозные и строгие,
Носороги жутко носорогие.

Берегите, дети, руки-ноги,
Обходите стороной дороги.
Если носороги растревожатся,
Страшно носороги носорожатся.

У дорог играйте осторожно,
На дорогах очень носорожно.

 

Назарова Лариса Геннадьевна,

г. Одинцово

Первые стихи сочинила в три года, ещё не умея писать.

Произведения для детей опубликованы в журналах: «Мурзилка», «Жирафовый свет», «Союз писателей», «Первый №», «Простокваша», «Формаслов».

Участник 14 Семинара молодых писателей, пишущих для детей, организованного Фондом социально-экономических и интеллектуальных программ в 2018 г. (Ясная Поляна) (семинар прозы В.М. Воскобойникова).

Победитель (I место) VII международного литературного конкурса произведений для детей и юношества «Корнейчуковская премия» 2019 в номинации «Проза для детей младшего возраста» среди зарубежных авторов.

Участник Совещания молодых литераторов СПР в г. Химки, организованного Советом молодых литераторов Союза писателей России в 2020 г. (Семинар детской литературы А.П. Торопцева).

 

Не открывайте ночью

          В конце лета мы с мамой, как обычно, возвращались от бабушки – из Самары в Москву. Поезд оказался проходным, и, когда мы зашли в купе, там уже сидели двое пассажиров. Женщина возраста моей бабушки и её мама – совсем седая, с глубокими морщинами на лице, но при этом ухоженная и даже красивая. Она оказалась очень разговорчивой. Рассказывала, что ей сделали операцию на глазу, каким внимательным был врач, пересказывала телевизионные новости об издевательства над животными. Только один раз она спросила, в каком классе я учусь и знаю ли, где Пушкино. Я ответил, что в пятом, что Пушкино – это Московская область. Больше старушка не задавала вопросов. Мне было интересно слушать о её кошке Машке и проведённом в городе Пушкино военном детстве. Это были трогательные рассказы, и мне то и дело приходилось сдерживать слёзы.

         Верхний свет погасили рано.

         Дочь старушки попросила меня закрыть дверь на щеколду и сказала:

         – Не открывайте ночью.

Мама забралась на верхнюю полку и сразу засопела, старушка тоже заснула. Её дочь читала при свете ночника. Вдруг я услышал невнятные бормотания. Старушка привстала и что-то неясно говорила.

         – Спи, спи, ещё долго, – сказала ей дочь, свесившись вниз. – Когда мы приедем, я тебя разбужу, – и выключила ночник.

Старушка успокоилась и легла.

Мне не спалось, но я не шевелился, чтобы не шуршать, и слушал стук колёс. Через какое-то время старушка отчётливо сказала: «Какая ты сильная», – а потом снова что-то забормотала и заворочалась.

         Я боялся открыть глаза. Что происходит на полке напротив? Кто-то схватил мою попутчицу?

         Тут я услышал:

         – Мама, спи.

         Но старушка не прекращала бормотать.

         – Спи, спи, – повторила женщина. – Мы ещё не приехали. Я тебя разбужу.

         – Как далеко-то, ой, как далеко, – произнесла старушка и затихла.

Ночные бормотания ещё пару раз повторялись, но женщина с верхней полки успокаивала старую мать.

Я не заметил, как заснул.

Меня разбудило монотонное бубнение. Голос принадлежал старушке, но было не разобрать, откуда он доносился. Я ждал, когда её разбудит дочь, но та спала. Старушка говорила то громче, будто на кого-то ругаясь, то тише, словно сама с собой. Всякий раз, когда она повышала голос, я надеялся, что женщина с верхней полки проснётся, но этого не происходило. Внезапно старушкин голос прозвучал прямо над ухом, и почти одновременно – напротив. Я вжался в постель и старался разобрать хотя бы слово, однако тщетно. Надо бы разбудить. Только как? Сказать, чтобы просыпалась? Но у меня словно ком в горле застрял. Хоть бы кто-нибудь проснулся. Маму, как обычно, и пушкой не разбудишь, но почему женщина на верхней полке не слышит?

Тихие бубнения и недовольная ругань, отдельные ахи и отчаянные завывания доносились уже изо всех концов купе. Они будто летали вокруг, то приближаясь к моему лицу, то взмывая под крышу вагона. Я пересилил себя, сел и уставился на полку напротив. Кажущееся в темноте серым одеяло старушки не шевелилось. Звуки её голоса продолжали метаться по купе. Я хотел позвать маму, но ужас сдавливал дыхание, а тянуть руку в темноту наверх было бы неосмотрительно. Надо позвать проводницу.

Я встал, не надев ботинки, сделал несколько быстрых шагов к двери. Неясные звуки усилились и убыстрились. Вчера старушка так не разговаривала, однако голос точно принадлежал ей. Повернув ручку защёлки, я не услышал щелчка. Сломалась? Я потянул дверь налево – она поддалась. Но только показался свет из коридора, как множество звуков оглушило меня.

         Когда я пришёл в себя, в купе было тихо. Только мама обыкновенно посапывала. Я сходил умыться и лёг.

         Мамин будильник проиграл мелодию за час до Москвы. Начали собираться. Спустившаяся с верхней полки женщина сходила за чаем, разбудила свою мать, достала печенье и булочку.

         – Поешь, мам, – сказала она.

Старушка сидела молча.

– Вы дверь открывали? – спросила женщина.

– Нет пока, – ответила мама.

– Я в туалет ходил, – промямлил я.

– Давно? А звуки были? Ты их выпустил?

Я не знал, что ответить.

– Давно ты ходил? – строго спросила женщина.

– Ночью.

Женщина сдержанно вздохнула.

– Ну, пойдём собирать, – сказала она и достала из сумки шуршащий плотный пакет. После нескольких манипуляций пакет превратился в подобие почтового ящика.

– Каждый раз одно и то же, – проворчала женщина. – Много звуков-то было?

Я молча поглядел на неё.

– Понятно, – процедила она, открывая дверь и подставляя ящик к дверным петлям. Его крышка немного приподнялась и тут же захлопнулась.

– Мам, подожди нас, мы сейчас, – бросил я, осознавая, что натворил, и вышел следом.

Мы прошли по коридору и подвигали каждую шторку. Ящик, словно ловушка, всякий раз приоткрывал крышку и заглатывал каждый звук. Затем мы подошли к закипающему водонагревателю. Женщина привычно подставила плотный прямоугольный пакет, тот хлопнул крышкой-ртом, и «титан» умолк.

– Он выключился? – поинтересовался я.

– Сам ты выключился, – буркнула женщина и ткнула в меня ящиком. – Держи. В туалет один пойдёшь или со мной?

– Я сам.

– Тогда слушай: дверь (ручка), сидушка – туда-сюда, бумагой попользуешься, воду спустишь, краны – оба, мыло, полотенце бумажное – это обязательно. Можешь ещё… ну, сообразишь там. Ящик только поближе подставляй. Да не испачкай, смотри.

Я всё сделал, как было сказано. Даже бак для мусора попинал. Ловушка поглощала звуки, и они переставали быть слышимыми.

На выходе из туалета женщина выхватила у меня ящик и потрясла его.

– Мало, – сказала она и подтолкнула меня в комнатку со стаканами, чайными пакетиками и прочим. – Доставай стаканы теперь, ложкой постучи.

Я взял подстаканник, насколько мог, громко поставил в него пустой стакан, начал звенеть в нём ложкой, будто размешивая сахар. Звук закончился. Я звенел второй ложкой, третьей... Женщина держала хлопавший крышкой ящик и кусала губы.

– Давай живее, – скомандовала женщина. – А то скоро конечная. Надо успеть, пока двери не открылись. И так все шастают из вагона в вагон – половину звуков повыпускали.

Когда звуки ото всех ложек закончились, я стал чокаться сам с собой пустыми стаканами. Подумалось: «Так и чокнуться можно». Потом мы наливали холодную питьевую воду, кипяток из «титана», намеренно шаркали по пути обратно.

Когда мы зашли в купе, моя мама сидела напротив старушки, положив руки на колени. В её глазах читался испуг.

– Всё равно мало, – сказала, опускаясь на полку своей матери, женщина. На её ресницах показались слёзы.

– Давайте, я поговорю в него, – предложил я.

– Это не поможет. Проверяли уже, – ответила попутчица дрожащим голосом.

– А, может, в другой вагон сходим?

– Не успеем. Две минуты осталось. Неужели…

«Уважаемые пассажиры, наш поезд прибывает…» – донеслось из радиоточки.

Я выхватил ящик и поднял его к дырочкам над окном.

«…на станцию Моск…»

Радио умолкло. В соседнем купе засмеялись.

Я стоял с ящиком над головой. Женщина удивлённо и умоляюще смотрела на меня.

«…сибо за пользование нашей компанией», – послышалось вдруг.

– Достаточно, – обрадовалась женщина. Она подскочила, быстро, но аккуратно забрала у меня ящик и передала своей маме.

– Ну, с добрым утречком, – сказала та. – Как спалось вам?

Мы заулыбались. Женщина обняла маму и заплакала.

Моя мама тоже обняла меня.

– Спасибо, – сказала мне женщина. – Так далеко мы ещё никогда не заходили.

         Поезд остановился. Мы взяли чемоданы, попрощались и направились к выходу. Я незаметно взялся за шторку и потянул за неё. Шторка поехала по перекладине и тихонько заскрипела.

 

Лесная река

Парк полон народу. Нет, кажется, мама говорила, что парк Горького рядом, а это сад. Нескучный. Вовке, моему младшему брату, тогда ещё послышалось «кукушный», а я придумал: для тех, кто ку-ку: для психов. Психушный сад. И мы долго не могли успокоиться.

Теперь я шёл от ларька у дороги – с мороженым – маме, Вовке и себе. Мороженое было крепкое, и я решил не торопиться, а пройтись по незнакомой тропке. Её пересекала аллея со скамейками.

– Хочешь кушать? – спросил женский голос.

– Дай! – ответил маме маленький мальчик.

Я бы тоже сейчас не отказался поесть.

– Не «дай», а «да», – поправила его мама.

«Устами младенца глаголет истина», – почему-то вспомнилось мне, и подумал: пусть этот мальчик будет моим Иваном Сусаниным. Нет же! Просто проводником. В какую сторону он с родителями – туда и я пойду. Недалеко. Чтобы мама с братом долго не ждали. Но как назло семья остановилась, чтобы перекусить.

– Мамай! – крикнул мальчик. Я оглянулся. Это же он маму так позвал! А я уже представил за своей спиной длинноусого монголо-татарина в шлеме – с картинки из учебника.

Может быть, если семья мальчика остановилась, то знак мне оставаться на месте? Я сел на свободную скамейку, запрокинул голову. Высоко вверху текла голубая-голубая река.

– Неправда! – раздался слева хриплый женский голос. Наверно, чьей-то бабушки. Я хотел посмотреть, но был настолько поражён цветом воды, что смог только перевести взгляд чуть левее по течению. Там в небесную реку впадала ещё одна. Более бледная и узкая. Непрядва. Значит, Мамай действительно где-то рядом. Вот уже вороной конь Челубея. Несёт ордынского богатыря с длинным копьём на нашего Пересвета.

– Дима! Дмитрий!

– Это мне? Я и есть Московский князь?

Сел глубже в седло.

– Дима! Что ты здесь сидишь прохлаждаешься? – говорит мама и широкими шагами приближается ко мне. – Я тебя за мороженым отпустила, а ты пошёл по парку гулять.

Вдруг обнаруживаю, что сидел всё это время на коне-скамейке боком. По-женски. Тюфу!

– Ты меня слышишь? – продолжает мама. – Мы уже и в киоске были! Где только не были!

– Мама, там Непрядва в Дон впадает! – пытаюсь объяснить я и показываю вверх.

– Ты что, псих? – недоумевает Вовка.

Я поднимаю глаза. Между высокими зелёными кронами голубеет полоса безоблачного неба.

– Каррр! – противно ржёт вражеский конь. Надо мной.

 

Арбузовые туфли

         У Алёнки была мечта – ярко-красные туфли с жёлтыми бантами-бабочками. Вот такими, как эти порхающие лимонницы. Ещё была у Алёнки мама – строгая по вечерам. По вечерам, потому что приходила с работы, когда уже смеркалось.

         – Ты полы вымыла? – спросила она, как обычно, с порога.

         «Только полы и мою, – подумала Алёнка. – Как Золушка! Даже хуже. Золушка – та мыла ногами. Щётки наденет и – прыг-скок. – Это девочка в мультфильме видела. – А я – рученьками…

         – Слышишь меня?

         – Вымыла, – буркнула Алёнка и ушла в свой угол – на дальний конец дивана – мечтать о том, как однажды наденет на ноги щётки. То есть туфли!

         Мама устало разделась и поставила на пол сумки.

«Пум!»

         Алёнка вытянула шею. Что это так глухо стукнуло?

         – Арбузы, – сказала мама, будто отвечая на молчаливый вопрос. – Сезон начался. Теперь ими торговать будем.

         – А можно мне… – начала Алёнка, но не услышала своего голоса: пропал от волнения.

         – Хорошо идут! – радостно объявила мама и впервые за вечер глянула на Алёнку. – Глядишь, так и мороженое скоро покупать будем. Не только кашу есть. А?

         – Можно-мне-с-тобой-завтра-пойти-продавать-я-туфли-хочу-купить, – быстро проговорила девочка. «Как будто одно слово получилось. Но лучше уж так, чем не сказать».

         – Чего говоришь? – переспросила мать и нахмурилась.

         – Можно мне с тобой?

         – Ишь чего надумала! Тебе по дому дел мало?

         – Я продавать буду, – громко сказала Алёнка. Ей показалось, что на эту громкость и на эти слова ушли последние силы.

         – Туфли хочешь? – мама задумчиво прошла на кухню. Девочка – хвостиком. – Ну, попробуй. День на жаре постоишь, так и туфель не надо будет.

         «Можно! Можно! Можно!» – в голове Алёнки что-то звонкое запело и запрыгало.

         На следующий день девочка торговала вместе с мамой. Чтобы очередь за южными ягодами продвигалась быстрее, Алёнкина мама разделила обязанности. Она взвешивала арбузы и называла итоговую цену, а девочка рассчитывалась с покупателями. Мужчины в деловых костюмах брали по две, а то и по три штуки, бабушки с авоськами просили выбрать арбуз поменьше, один дяденька с сединами приходил аж трижды, всякий раз – с новенькой тысячерублёвой купюрой, а мальчишки, которые с утра прибегали лишь поинтересоваться, после обеда пришли с родителями.

         – Десять кило, – сказала мама, – взвесив для них последний оставшийся арбуз. – Двести двадцать рублей.

         – Ваши пятьсот. И сдача, – Алёнка зашуршала сторублёвками. – Сто, двести, триста. И вот – восемьдесят.

         – Как интересно ты считаешь, – сказал папа мальчишек. И с улыбкой добавил: – Наверно, у тебя по математике пятёрка?

         Алёнка повернула голову. Мама неподвижно стояла сзади. Так же неподвижно застыли на её лбу яростно поднятые брови.

         Мальчишки окружили отца.

         – Что там? Сколько там?

         У Алёнки заложило уши. Она будто услышала громкую тишину. Настолько громкую, что через неё еле удавливался смех мальчишек, какие-то непонятные успокаивания-улюлюкивания их родителей и крик матери.

         Только дома, уже вечером, Алёнка осознала, что весь день давала сдачу неправильно, и продала все арбузы почти вдвое дешевле.

         – Как же ты так? – услышала девочка. Это она сама себе сказала? Нет, это мама. Уже спокойно, хотя и с досадой. – И я тоже хороша – куда смотрела?

         Алёнка почувствовала, что мама улыбнулась.

         – Ну, иди обниму. Горе ты моё. Арбузовое.

         Мама уже обнимала её – своим взглядом. И Алёнка с разбегу прыгнула в объятия.

         – Я всё исправлю, мамочка! Я буду всё проверять. Прости меня, пожалуйста. Я не хотела.

         – Да я уж поняла, что не хотела. – Мама погладила Алёнку по голове. – Туфли ты хотела. Ладно. Что поделаешь! Это нам обеим наука.

         Алёнка так и заснула – в маминых объятиях. А на следующий день вместо половой тряпки взяла учебник по математике и просидела над ним до темноты. Вернувшись домой, мама проверила, хорошо ли девочка усвоила вычитание, поспрашивала таблицу умножения, позадавала примеры.

         – Завтра можно за прилавок, – довольно сказала она. – Только под моим контролем.

         Это «завтра» стало для Алёнки чудесным и радостным: солнце и арбузы, деньги и счастливые улыбки покупателей, а главное – добрые глаза мамы, смотрящие только на неё.

         Спустя пару дней Алёнка покрыла убыток, а через месяц скопила нужную сумму на туфли.

         – Ваш размер уже разобрали, – сказала им с мамой продавщица. – Но можно заказать доставку на дом – со склада.

         – Ура! – запрыгала девочка.

         Тем же веером она нетерпеливо, но грациозно засунула ноги в ярко-красные, такие блестящие и такие… арбузовые туфли. С жёлтыми бантиками. Закружилась в них перед улыбающейся мамой. И почувствовала себя принцессой.

 

Поздравляем авторов с публикациями!